Книга
8
К горе приехали только на рассвете. Белое северное солнце ненадолго показалось из-за неровного белого горизонта. Освещенная им гора могуче выступала над невысокими сопками. Широкое основание ее поросло кедрачом и лиственницами, круглая вершина сияла девственным снегом.
Когда подъехали к укрывищу, уставший, осунувшийся лицом Карпо заглушил мотор:
— Доползли, слава Земле. Подъем!
Спящие в салоне братья зашевелились:
— Ой, Мать Сыра-Земля, неужли дома?
— Карпо, сердешный, довез как в люльке...
— Ну, братья, а мне опять лето грезилось. Будто все за медвежьей ягодой идем, а брат Марко славицы поет...
— К трапезе опоздали, как пить дать...
Все вылезли из снегохода. Федор захватил мешок с голубым салом, которое на солнце так же светило сквозь холстину, как и в темноте. Этот необычный и неземной свет заставил братьев смолкнуть.
— Да... — высморкался на снег Иван. — А может, и не зря мы подставлялись. Чудная вещь. Сгодится ли?
— Не сумлевайся, брат Иван, — поежился Николай. — Еще сам себе спасибо скажешь.
— Хорошо бы! — крякнул Иван и, скрипя снегом, пошел в гору.
Братья двинулись за ним. Подъем был долгий. За сутки навалило снега, и тропу местами совсем замело. Иван шел, прокладывая дорогу. Когда дошли до ворот заброшенной шахты, он снял ушанку и вытер ею покрасневшее, потное лицо:
— Фупс... отдышитесь.
Вокруг из-под снега торчал ржавый металл — куски оборудования, рельсы, мятые вагонетки. Братья присели кто где и тихо сидели, приходя в себя. Лица их посерьезнели, они не смотрели друг на друга. Невысокое солнце холодно освещало их грубые лица. Сидели долго. Наконец Иван вздохнул и тихо произнес:
— Ну, войдемте, братья.
Все встали и вошли в полусгнившие распахнутые ворота шахты. Здесь было сумрачно; ржавые, еле различимые рельсы вели в темноту. Братья пошли по ним и шагов через двести оказались возле лифтов. Иван пошарил рукой в темноте, вытащил палку с пропитанной соляркой тряпкой, клацнул кресалом. Тряпка нехотя загорелась. Иван оттянул раздвижную дверь лифта:
— Брат Федор, ступай первым.
Федор встал на порог кабины, глянул вниз. В лифте не было пола. Вместо него виднелись несколько привязанных к швеллерам канатов. Федор кинул вниз мешок с голубым салом. Мешок быстро упал. Сверху было видно, как он лежит, скупо освещая голубым выработанную широкую штольню.
Федор схватился за канат и съехал вниз. За ним стали спускаться остальные. Иван запер дверь лифта на болт и съехал последним. Все семеро на секунду замерли возле каната, затем сняли шапки, опустились на колени и шесть раз поцеловали твердый пол штольни. Иван взял мешок, забросил на спину и двинулся вперед — к слабо горящим в темноте огонькам.
Штольня была широкой, со следами стальных зубьев на стенах, с обрывками кабелей и ржавым хламом, валяющимся где попало. Огни приблизились и вскоре осветили конец штольни. Здесь слышались голоса и двигались человеческие фигуры.
— Слава Земле! — окликнули братьев.
— Земле слава! — ответил за всех Иван.
Пришедших молча обступили одетые в лохмотья бородатые люди и так же молча стали по три раза целоваться с каждым.
— Хорошо ли все, брат Иван? — спросил рыжебородый широкоплечий человек Ивана.
— Слава Земле, брат Марко, все хорошо, — ответил Иван, опуская мешок на земляной пол. — Вот ради чего животы надрывали.
Все посмотрели на светящийся мешок.
— Не уразумею — что это? — спросил Марко.
— Голубое сало.
— Позволь нам посмотреть, — попросил Марко.
— Не могу, брат Марко.
— Понимаю тебя, брат Иван, — почесал бороду Марко.
— Где брат Ванюта? — спросил Иван.
— В Малой пещере.
— Вы потрапезничали?
— Только что, брат Иван. Вам оставлено.
— Ну и слава Земле.
— Земле слава. — Марко шагнул в сторону, уступая дорогу Ивану.
Иван вошел в узкий проход. Пришедшие братья двинулись за ним.
— Я сам снесу, — остановил он их. — Ступайте трапезничать.
Братья нехотя отстали.
Иван недолго шел по темному проходу — справа показалась полоса желтого света. Иван нащупал рукой полуприкрытую дверь, постучал.
— Входи, брат! — раздалось за дверью.
Иван вошел в тесную пещеру. По углам горели несколько фитилей в банках с соляркой. Посередине на куче тряпья лежал, закрыв глаза, Ванюта; возле него стояла большая жаровня с углями. Поодаль сидели Митко с Николой и шили оленьи шкуры.
— Здравствуй, брат Ванюта, — проговорил Иван. — Здравствуй, брат Митко, здравствуй, брат Никола.
Митко и Никола поднялись и целованием приветствовали Ивана. Ванюта по-прежнему лежал с закрытыми глазами. Митко и Никола неотрывно смотрели на светящийся мешок.
Иван присел рядом с Ванютой и трижды поцеловал его грязные щеки. Ванюта открыл глаза.
— Живой, брат, — сказал он.
— Слава Земле, все живы, — тихо проговорил Иван.
Ванюта посмотрел на мешок, улыбнулся:
— Не помог им блядский бог!
— Не помог.
— А нам помогла Мать Сыра-Земля?
— Помогла, помогла, брат Ванюта. Помогла блядей сокрушить. Помогла взять то, что надо.
— Говорил ты с блядями?
— Говорил, брат Ванюта. — Иван снял с шеи диктофон и положил на грудь Ванюте.
— Что ты понял из этого разговора?
— Ничего не понял, брат Ванюта.
— Ну и славно, брат Иван. Ты ступай теперь.
Иван помолчал и произнес:
— Брат Ванюта. Скажи, зачем нам сподобилось это голубое сало?
— Про то, брат Иван, не дано пока ведать ни мне, ни тебе. Потерпи. Откроются тайны великие. Спасибо тебе за все от всего братства. Ступай.
Иван вышел.
Ванюта заглянул в мешок, достал кусок голубого сала, поднес к лицу и долго рассматривал. Митко и Никола, онемев, смотрели на сало.
— Слава тебе, Земля Теплая. — Ванюта убрал сало в мешок, встал и скомандовал: — Отворите.
Митко и Никола сдвинули в сторону кучу тряпья. Под ней оказался стальной люк. Они откинули крышку люка.
Из отверстия хлынул поток электрического света. Вниз вела сварная металлическая лестница.
Ванюта взял мешок в левую руку и полез вниз, цепляясь правой за прутья. Люк над ним тут же закрыли.
Внизу было теплее и светлее, чем наверху. Пространство выработанной штольни освещали десятки электрических светильников, каменистый пол был чисто подметен, нигде не было мусора или остатков шахтерского оборудования. Две электрические отопительные системы со слабым гудением подавали в штольню теплый воздух. Из штольни в глубь горы уходили четыре прохода. Они были так же хорошо освещены. В проходах виднелись ответвления. То здесь, то там появлялись люди в коричневых балахонах, неспешно следующие по своим делам.
Едва ноги Ванюты коснулись чистого пола, к нему подошли двое в балахонах с топорами на поясах.
— Слава Земле, — проговорил Ванюта.
— Земле слава, — ответили стражи.
— Я к отцу Зигону, — Ванюта поудобнее перехватил мешок.
Один из стражей слабо и прерывисто свистнул. Из среднего прохода показался человек в балахоне, подошел.
— Проводи его к отцу Зигону, — приказал страж.
Человек повернулся и зашагал прочь, Ванюта тронулся следом. Проводник повел его по быстро сужающемуся проходу. Вскоре им пришлось двигаться боком, пробираясь сквозь неровную каменную щель. Наконец щель раздалась, Ванюта и проводник оказались в большой пещере. Из каменистой стены выступала белая дверь с латунной ручкой. В двери виднелась совсем маленькая дверца. Проводник открыл ее, вложил свои узкие губы в проем и тихо произнес:
— Брат Ванюта.
— Очень хорошо, — слабо раздался за дверью спокойный голос. — Впусти.
Дверь отперли изнутри, и Ванюта вошел в трехкомнатную квартиру, обставленную простой деревянной мебелью. Проводник остался за дверью, в прихожей перед Ванютой стоял слуга отца Зигона — Ашот.
— Иди, иди сюда, — раздалось из гостиной.
С мешком в руке Ванюта прошел в гостиную — большую, белую, с книжными стеллажами по стенам, с хрустальной люстрой в стиле модерн, с подушками из оленьей кожи вместо стульев. Посередине гостиной на желтом сосновом полу идеальным конусом была насыпана тщательно просеянная земля. Отец Зигон стоял перед землей на коленях, шепча что-то и прикрыв глаза. Ванюта сразу тоже опустился на колени, склонил голову.
— Встань, — приказал отец Зигон, легко вставая. Он был худой, невысокого роста, с умным живым лицом, обрамленным аккуратно подстриженной бородой. Коричневая тройка идеально сидела на нем, высокий воротничок белой рубашки стягивал черный шелковый платок с кристаллом горного хрусталя.
Ванюта не успел подняться с колен, как быстрые руки отца Зигона выхватили у него мешок с голубым салом, и через секунду отец уже вынимал из мешка, рассматривал и клал на пол светящиеся голубые куски.
— Погаси свет, — приказал он слуге.
Гостиная погрузилась в полумрак. Куски сала, появляющиеся из мешка и ложащиеся на пол один к одному, постепенно освещали гостиную голубым. Отец Зигон выложил все куски, кинул мешок в сторону и опустился рядом на подушку. Всего кусков оказалось двенадцать. Ванюта стоял, сложив руки на животе. Отец Зигон долго смотрел на голубое сало, затем с тяжелым вздохом опустил лицо в ладони:
— Когда ты последний раз плакал?
Ванюта задумался:
— Я... в декабре, отец Зигон.
— А почему ты плакал?
— Мне приснился лес, отец Зигон.
— Лес? И почему же ты плакал?
— Он был очень красивый.
— А смеялся когда ты в последний раз? Сильно смеялся?
— Когда отца Марона хоронили.
— Ну, мы тогда все смеялись. Погребение — веселая вещь. А сам по себе?
— Сам по себе я... не смеялся, отец Зигон.
Отец Зигон понимающе кивнул и надолго замолчал, спрятав лицо в ладони. Прошел час с лишним. Ноги стоящего Ванюты затекли и онемели, колени стали подгибаться.
Вдруг отец Зигон поднял свое лицо:
— Подойди.
С трудом переставляя ноги, Ванюта подошел. Отец Зигон схватил его за ноги и рванул на себя. Ванюта рухнул навзничь, гулко ударившись головой о паркет. Отец Зигон встал, зачерпнул горсть земли и с силой бросил Ванюте в глаза. Ванюта со стоном прижал руки к лицу.
— Было два человека, — тихо, но внятно заговорил отец Зигон, убирая руки в карманы и медленно прохаживаясь по гостиной. — Всего два. Один был выше среднего роста. Другой тоже не маленький — каждый раз притолоке кланялся. Первого звали Земеля, второго — Сол. У Земели судьба была тяжелая. Даже — страшная. Родился в обеспеченной интеллигентной семье, окончил среднюю школу, поступил в лесотехнический институт, женился на четвертом курсе. А на пятом — подучил Сола трогать чужие книги. Не читать — а именно трогать. Любой ценой пробраться в чужую квартиру — и трогать, трогать, трогать книги. Сказал, что это помогает при туберкулезе легких. А Сол — человек доверчивый и впечатлительный — поверил. И трогал чужие книги всю свою долгую жизнь — до семидесяти восьми лет. Трогал всегда правой рукой. Поэтому, когда его перед казнью дактилоскопировали, с правой руки отпечатков пальцев снять не удалось — кожа стерлась о книги. А с левой все было в полном порядке. Поэтому именно ее сначала высушили в горячем песке, а потом залили вареным сахаром. Вон она. В книжном шкафу. Между Бабелем и Борхесом. Я же давал тебе лизать ее, мерзавец. Забыл? Нет, свинья. Такое не забывается...
Он помолчал, словно вслушиваясь в слабые стоны Ванюты, потом кивнул стоящему в дверях Ашоту:
— Убери этого слизняка.
Ашот схватил Ванюту за шиворот и поволок к двери.
— Отец Зигон... Там еще диктофон... — простонал Ванюта, шаря у себя на груди.
Диктофон упал на пол. Ашот выволок Ванюту за дверь квартиры и захлопнул ее. Слышно было, как Ванюту поволокли по каменному полу прохода.
Зигон поднял диктофон, сунул в карман пиджака.
— Отец Зигон, подавать полдник? — спросил вернувшийся Ашот.
— А что сегодня? — рассеянно спросил Зигон.
— Овсяный кисель с постным маслом и клюквенный морс.
— Нет... Потом... — Зигон осмотрелся, ища что-то. — Где чемодан?
— Какой? — осторожно спросил Ашот.
— Тот самый. — Зигон угрюмо посмотрел на Ашота.
Ашот вышел и вернулся с небольшим старым чемоданом из свиной кожи. Зигон открыл чемодан, сложил в него голубое сало. В гостиной сразу стало темно. Зигон вышел с чемоданом в руке, прошел в свой кабинет и запер дверь на ключ.
Кабинет был небольшой, но уютный: обитые зеленым сукном стены, мягкая мебель, стол красного дерева. Зигон подошел к столу, вставил ключ в бронзовые часы без стрелок, повернул. Затрещала пружина, послышалось гудение, и стол отъехал в сторону, открывая проход вниз. Зигон шагнул туда и стал спускаться по деревянной винтовой лестнице. Спуск был недолгим — лестница вела в большой полутемный зал с мраморным полом и мраморными стенами. В зале стояли десять мраморных столов, за которыми сидели лысые люди в черных костюмах. На столах горели зеленые лампы. На стене висел подсвеченный зеленым светом герб из горного хрусталя, яшмы и гранита: человек, совокупляющийся с землей.
— А! Господин Зигон! — воскликнул один из сидящих. — Ну наконец-то! Мы ждем вас с утра! Господа!
Сидящие встали и сдержанно склонили лысые головы.
— Как хорошо, что вы пришли! Вы не представляете, как это хорошо! — Человек подбежал к Зигону и с силой сжал ему руку. — Андреев! Скажите сразу — все нормально или нет? Только — да или нет! Два слова!
— Да, — произнес Зигон.
Андреев в восторге закрыл глаза и потряс маленькой головой:
— Великолепно... Господа! Господа! Все получилось! Поприветствуем же бесстрашного и решительного господина Зигона!
Лысые зааплодировали. Андреев нажал ногой на мраморную педаль, и у фронтальной стены зала, прямо под гербом, из пола выдвинулась мраморная трибуна.
— Просим вас, господин Зигон!
С чемоданом в руке Зигон прошел на трибуну и встал, прижав чемодан к груди. В зале наступила полная тишина.
— Мне трудно говорить, господа, — заговорил Зигон. — Трудно как человеку, трудно как члену нашего ордена. В этом чемодане находится то, ради чего мы... мы... нет...
Он замолчал, бледнея. Голова его стала мелко вздрагивать, по лицу прошла судорога, побелевшие руки вцепились в чемодан. Зигон шумно выдохнул, набрал в легкие воздуха и вдруг запел низким, замечательного тембра басом:
— Нееет! Нет! Нееееет! Неет! Неееее
Его слушали затаив дыхание. Лицо Зигона покраснело от напряжения, пот выступил на лбу и крупными каплями закапал на потертую кожу чемодана. Он пел с невероятным воодушевлением, сочный бас его заполнял гулкое пространство зала. Прошел час. Потом второй. Лицо Зигона стало бледнеть, пот, лившийся градом, высох, голос стал слабеть, в нем появились первые признаки хрипа. Прошел еще час. Лицо Зигона посерело, под глазами обозначились синие круги, бесцветные губы раскрывались, и изо рта исторгался уже не раскатистый бас, а глухой клокочущий клекот. Прошел еще один час, затем еще и еще один. Зигон стоял на трибуне с окаменевшим лицом серо-зеленого цвета, глаза его закатились, белки сверкали в полумраке. Рот его открывался как бы сам, отдельно от тела, изо рта вылетали странные нечеловеческие звуки. Они звучали долго, очень долго — мраморная минутная стрелка еще три раза описала круг. Наконец из раскрывающегося рта Зигона не вылетело ни звука. Пошатываясь, Андреев подошел к своему столу, выдвинул ящик, достал золотой пистолет с мраморной рукояткой, тщательно прицелился и выстрелил.
Мраморная пуля попала Зигону в рот. Он дернулся и, не закрывая рта, рухнул.
— Садитесь, господа, — опустил пистолет Андреев, и все с облегчением опустились на мраморные, с подушками зеленого бархата, стулья.
Андреев убрал пистолет в стол, подошел к трупу, все еще сжимающему чемодан, вынул из кармана убитого диктофон, взял чемодан и нетвердой походкой заспешил к выходу.
— Арсений, а как же декларация? — спросил один из сидящих.
— Две минуты, господа. И мы продолжим, — проговорил на ходу Андреев, потянул за ручку массивную мраморную дверь и вышел из зала в коридор. Здесь было светло, горели матовые плафоны, на блестящем от лака полу лежала зеленая ковровая дорожка. Андреев пошел по ней, свернул за угол, остановился перед резной дубовой дверью и постучал.
Дверь открыл лысый человек в черном костюме:
— Прошу вас, Арсений. Магистр ждет вас.
Андреев вошел в прихожую кабинета. Секретарь отворил дверь и проводил Андреева в кабинет. За огромным пустым столом сидел магистр — полноватый широкоплечий человек в белом костюме, с гладко выбритыми головой и лицом.
— Ваше Соответствие, — склонил голову Андреев.
— Сколько? — спросил магистр.
— Еще не взвешивали, господин магистр, — поспешно ответил Андреев.
— Есть повод приобщиться к точным наукам. — Магистр тяжело приподнялся, тронул инкрустацию на стенной деревянной панели. Панель сдвинулась в сторону, открыв проход.
— Идите за мной, — шагнул в проход магистр.
Андреев двинулся следом.
Проход вел в лабораторию. Семнадцать человек в красных халатах работали над Машиной, не обращая внимания на вошедших. Магистр подошел к эталонным весам, надел резиновые перчатки, снял стеклянный колпак, открыл коробку с набором платиновых гирь.
— Откройте, — скомандовал он Андрееву.
Андреев открыл чемодан. Магистр стал вынимать куски голубого сала и аккуратно класть на платиновую чашу весов. Когда все двенадцать кусков оказались сложенными на чаше в форме голубого брикета, магистр выбрал десятикилограммовую платиновую гирю и поставил на вторую чашу. Весы не двигались. Он добавил килограммовую гирю. Чаши ожили и закачались. Магистр взял горсть мелких гирь и ставил их на чашу, пока весы не замерли.
— Одиннадцать тысяч двести пятьдесят восемь платиновых граммов, — подытожил магистр и громко позвал: — Борух!
Один из работников отложил инструменты и подошел к магистру.
— Готовь форму, — приказал магистр.
Работник отошел.
— Ваше Соответствие, еще диктофон с записью, — Андреев подал магистру диктофон.
— Они по-русски говорят? — спросил магистр.
— Блядь говорит на новорусском. Но все понятно.
— И это важно?
— Очень, ваше Соответствие.
Магистр взял диктофон, посмотрел, подошел к прессу, положил на станину и нажал красную кнопку. Пресс опустился, диктофон затрещал. Когда пресс поднялся, магистр снял со станины расплющенный в пластину диктофон, подошел к измельчителю, бросил в заборник пластину, включил мотор и поставил регулятор измельчения на минимальный размер. Измельчитель заработал с оглушительным шумом, и вскоре под его барабаном на поддоне выросла кучка серебристо-серых опилок.
— Это не пыль, конечно. Но почти, — рассеянно произнес магистр, ища что-то глазами. — Подожди... а где теперь сахарница?
— Возле расточного станка, господин магистр, — ответил один из работников.
Магистр подошел к сахарнице, зачерпнул из заборника горсть сахара, бросил на поддон измельчителя и пальцем перемешал с опилками:
— Обыкновенная ложка найдется в нашей славной лаборатории?
Работник подал стеклянную ложку.
Магистр вытер ее о борт своего белого пиджака и передал Андрееву:
— Ешь.
Андреев зачерпнул с поддона и стал жевать.
Появился работник с формой — плоским ящиком из золота. Магистр сложил в ящик куски голубого сала, поставил на подиум сахарницы, дернул рычаг. Загудел нагреватель, запахло леденцами, и вязкая струя жженого сахара потекла в ящик.
— Все уверены, что человек — это альфа и омега всего сущего! — засмеялся магистр и покосился на Андреева.
Андреев черпал ложкой с поддона, жевал и глотал.
Жидкий сахар заполнил ящик. Куски голубого сала светились сквозь желтоватую вязкую субстанцию.
Магистр подождал, пока сахар остынет, затем вставил ящик в черный кейс и вышел из основного входа лаборатории. Широкий коридор вел к лифту. Магистр подошел, отпер лифт ключом, вошел, нажал единственную кнопку. Лифт поехал вниз и вскоре остановился. Двери разошлись. Магистр шагнул из лифта в тесное, неправильной формы помещение с грязным кафельным полом, сплошь заставленное стеллажами с множеством небольших банок. В банках хранилась русская земля. Все банки были с подробными этикетками и располагались по алфавиту. Слой пыли покрывал стеллажи.
Магистр пошел между стеллажами по извилистому проходу, скудно освещенному редкими лампами без плафонов, и после долгого плутания оказался в небольшом закутке. Здесь стояла раскладушка с рваными одеялами и замызганной подушкой, серая тумбочка, электроплитка с темно-зеленым чайником, стол-тумба, покрытый цветастой истертой клеенкой. За столом на металлическом стуле сидел маленький человек с длинной белой бородой и в очках со сломанной дужкой. Он пил крепко заваренный чай из алюминиевой кружки. На столе в коричневой бумаге лежал кусок вареной колбасы, надкусанный батон белого хлеба и четыре куска сахара-рафинада.
— Здравствуй, Савелий, — проговорил магистр.
— Наше вам, — кивнул Савелий, шумно прихлебывая из кружки.
Магистр стоял с кейсом в руке, молча глядя на сидящего.
— Ну что, принес? — спросил Савелий.
— Да.
— Сколько?
— Одиннадцать тысяч двести пятьдесят восемь платиновых граммов.
Савелий усмехнулся:
— Ты б еще миллиграммы подсчитал! Сколько кусков-то?
— Двенадцать.
— Нормально... — Савелий допил чай и стал заворачивать хлеб, колбасу и сахар в бумагу. — А то твои орлы сказали — семь. Семь! Курам на смех...
Он убрал сверток в тумбочку, протер запотевшие очки и посмотрел на магистра:
— Садись, батенька. В ногах правды нет.
Магистр поискал глазами, куда бы сесть. Савелий указал ему на раскладушку. Магистр сел, раскладушка заскрипела под ним. Он положил кейс себе на колени и тяжело вздохнул.
— Что это ты, батенька, сопишь, как корова стельная? Стряслось что?
— Да нет, все в порядке.
— Ой ли? У вас — и все в порядке? У пауков в банке все в порядке быть не должно.
— Савелий, я с тобой посоветоваться хочу.
— К вашим услугам.
— Понимаешь... — магистр вздохнул. — Не знаю, с чего начать. Клубок какой-то...
— Начни с начала.
— Ты засахаренную руку Сола видел? На восьмом уровне?
— Батенька, я не только видел. Я ее раз двести пятьдесят лизал, когда приемщиком служил. Каждое утро, после общей молитвы. Помолимся Земле Теплой, потом приложимся — и на службу. Хорошее время было.
— Понимаешь, со мной последние восемь суток что-то странное происходит. Вот мои руки — смотри, — магистр повернул к себе свои широкие белые ладони с пухлыми пальцами. — И вот каждый раз, когда я смотрю на них, вот здесь, в запястьях, я вижу детские руки. Но золотые. То есть в каждом своем запястье я вижу маленькую золотую детскую руку.
— Золотую? — спросил Савелий.
— Это как бы живое золото. Не металл. Они подвижны, как нормальные детские руки, но золотые, с таким красноватым отливом. И эти ручки имеют свой язык. Это не язык глухонемых, построенный на комбинациях пальцев, а язык, основанный на поворотах этих ручек. Они вращаются вокруг своих запястьев — вправо-влево, влево-вправо. Полные обороты, неполные, полуобороты, четвертьобороты — это их язык. Несложный. Я понял его сразу.
— Сразу?
— Да-да. Два оборота по часовой — это буква А, два оборота против часовой — Е, полуоборот по часовой — О, против часовой — М и так далее. Простой, совсем простой язык.
— И что тебе передают эти золотые ручки?
— Разное, разное. Иногда это короткие сообщения, иногда — длинные, очень длинные тексты.
— И какого рода сообщения?
— Ну, например: «Знай о втором прободении Марка». Или: «Половины шаров заставляют попробовать мясную картечь».
— А длинные тексты?
— Вот это самое... необычное. И я не знаю, что это такое.
— Ну а что это за тексты?
Магистр достал из внутреннего кармана пиджака листки бумаги, развернул:
— Со вчерашнего дня я их стал записывать. Это — самый короткий текст. Послушай...
— Дай я сам прочту, — Савелий забрал у магистра листки, расправил на столе и стал читать.
Замечания по текстам произведений Владимира Георгиевича Сорокина присылайте на e-mail txt@srkn.ru.
Выделите курсором слово с ошибкой, нажмите Ctrl+Enter и отправьте сообщение об ошибке.